В каком-то смысле, во всём процессе вообще не нужна человеческая личность. Это — сухое взаимодействие двух автоматов, двух машин. Ваш пресловутый «богатый внутренний мир» никому здесь не нужен. Правда, вот, после получения желаемого результата, становится не ясно, что дальше делать с этой девушкой-«автоматом». В принципе, отношения развиваются за счёт познания этих самых «внутренних миров» друг в друге — но тут-то выбор идёт не по критерию глубины человека, его интересам и так далее.

Всё это — не более чем приложение к конкретной стороне жизни (созданию семьи) некоей общей схемы. То же самое справедливо и для любой другой сферы: дружбы, работы, отдыха… Главное — что ровно с тем же результатом: скукой, исчерпанностью, крахом.

А дальше — надо задать себе простой вопрос. Что толку от совершенствования технологий и машин, если пользующийся ими человек: а) не может с их помощью достичь счастья; б) всё меньше и меньше задействует свою «человечность». А далее: если технологии достигнут такого уровня, что каждый сможет у себя на кухне построить атомный реактор или вывести новую бактерию, — почему это не станет поводом уничтожить человечество? Если радости они всё равно принесут не много, а вот преступники, сумасшедшие и просто заскучавшие эгоисты смогут их использовать как вздумается?

Такая постанова вопроса кажется не слишком реалистичной? Конечно. Потому что в первую очередь — это вопрос к элитам, к власть имущим. Если у них в руках окажется средство (а сначала оно окажется именно у них), которым они смогут так или иначе подчинить себе остальное человечество, а то и просто уничтожить «лишнюю» его часть — почему они не должны этим воспользоваться?

Конечно же, многие люди — и даже целые отрасли философии и науки — посвятили себя формулированию и разрешению подобных проблем. Они имеют полное право удивляться тому, что эти темы не стали столь же обсуждаемы, как и опасность какого-нибудь исламизма: описания современного общества, даваемые профессиональными психологами, — порой страшнее угроз халифата. При том, что «Гитлеры приходят и уходят», а психологические проблемы остаются.

Одним из самых влиятельных психологов, бьющих тревогу по вышеописанному поводу, был Эрих Фромм. Его книги, пожалуй, пользуются наибольшей популярностью у людей, интересующихся психологией (так же, как у людей, ничего не читавших, популярен Зигмунд Фрейд). Попробуем передать масштаб тех угроз человечеству, которые описаны у Фромма.

Большие надежды и большие разочарования

Как и вся западная интеллигенция, Эрих Фромм начинает с констатации тотального обрушения надежд, настигшего человечество уже на рубеже XIX—XX веков. По его словам, капиталистическим обществом изначально двигала фанатичная вера в безграничность прогресса. Люди думали, что с каждым годом будет расти их господство над природой, личные свободы, материальное изобилие станет доступным для все большего и большего количества людей. Техника делала их всемогущими, наука — всезнающими, успехи в производстве обещали невиданный уровень потребления.

Однако годы шли, и все больше людей начинало понимать, что капиталистическое общество пошло не по тому пути, какого хотелось подавляющей части населения. Человек освободился из-под гнета феодализма, когда вся его жизнь была задана с самого рождения. Он вступил на «свободный» рынок, мог делать то, что хотел, улучшать свой жизненный уровень за счет собственных усилий и предприимчивости… Однако вскоре оказалось, что в обществе происходит жесточайшее расслоение: богатые богатеют, бедные — беднеют. А «средний класс» (который либералы до сих пор считают залогом стабильности государства) стремительно разрывается между этими двумя полюсами. Причем большая его часть попадает в ловушку нищеты. Людям, оказавшимся на «дне жизни», дорога «наверх» закрыта. Рабочий, трудящийся на заводе по 16 часов, с самых малых лет, не способный (физически) получить образование и погружающийся в кредиты, которые не может выплатить — это не то же самое, что сын успешного капиталиста, с самого начала имеющий доступ ко всем благам цивилизации.

Капитализм с легкостью освободился от всех связывавших его этических требований, морали и нравственности. Если западное общество начиналось с «Теории нравственных чувств» Адама Смита или «Протестантской этики» Макса Вебера, то теперь оно стало инструментом огромной экономической системы, рассматривающей человека не как цель, а как средство для собственного расширения. Капиталист гонится за прибылью, а не за народным счастьем. И он не остановится ни перед какими гнусностями, чтобы заполучить побольше денег: ложью, развратом, убийством, порабощением, разжиганием войны. Александр Блок писал по этому поводу:

Безжалостный конец Мессины

(Стихийных сил не превозмочь),

И неустанный рев машины,

Кующей гибель день и ночь,

Сознанье страшное обмана

Всех прежних малых дум и вер,

И первый взлет аэроплана

В пустыню неизвестных сфер…

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне…

И черная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи…

Что́ ж человек? — За ревом стали,

В огне, в пороховом дыму,

Какие огненные дали

Открылись взору твоему?

О чем — машин немолчный скрежет?

Зачем — пропеллер, воя, режет

Туман холодный — и пустой?

Уже это — первичное — отчаяние породило нацизм (он, как известно, нашёл широкий отклик в среде бюргерства — этих самых немецких «средних классов»). Происходило «бегство от свободы»: люди предпочитали диктатуру, придающую их жизни какую-то стабильность, постоянной угрозе «соскальзывания» на социальные низы при капитализме. Нацизм же был на руку и элите: он возводил между разными слоями населения непреодолимые перегородки и возвращал, таким образом, феодализм — с его потомственными господами и холопами. В этой системе «недочеловеки», «унтерменши» получали утраченную «стабильность», а сверхлюди — упрочняли свое господство. Фромм говорит, что капитализм дал людям «свободу от» — разрушение оков феодализма. Но не дал им «свободы для» — возможности достижения высоких, творческих целей.

Потребовались колоссальные усилия социалистов и коммунистов, чтобы — сначала — заставить капиталистов отказаться от безграничной эксплуатации рабочих, а затем — чтобы победить черную фашистскую чуму. Капитализм начал приобретать «человеческое лицо», простым людям стали давать доступ к каким-то благам, но…

Оказалось, что удовлетворение «материальных» желаний не приносит людям счастья или даже получения максимума удовольствия (!). Люди были спасены от открытой диктатуры фашизма, но настоящей свободы так и не получили: они стали «винтиками бюрократической машины». Их чувствами, мыслями и вкусами стали манипулировать хозяева СМИ — правительство и индустрия. Технический прогресс начал играть против них: он создал опасность ядерной войны, придумал новые методы манипуляций общественным сознанием. А пропасть между богатыми и бедными все также продолжила расти. Добавьте сюда ещё растущий индивидуализм и оторванность человека от человека.

Спасаясь от разочарований, западный человек видит перед собой два пути: утопить душевную боль в постоянном потреблении и стать конформистом, стереть свою личность и поддаться «стадному инстинкту».

Цивилизация вещей

Однако неправильно понимать потребление как простое стремление к удовольствиям, отвлекающим внимание от насущных проблем — то есть что-то вроде наркотиков или алкоголя, только более приемлемое обществом. За ним стоит целый взгляд на мир, отношение к жизни, распространяющееся на сферы, лежащие очень далеко за пределами «шоппинга» или гастрономии.

Тот факт, что в капиталистическом обществе «правят балом» законы рынка (то есть погоня за деньгами, властью, статусом и некоей «экономической» эффективностью), вместе со стремлением потреблять и обладать — заставляют человека рассматривать все на свете как вещь, которой можно владеть. Фромм пишет:

«Современный капитализм нуждается в людях, которые кооперированы в большие массы и слаженно трудятся сообща; которые хотят потреблять все больше и больше; чьи вкусы стандартизированы, легко могут быть направляемы извне и предвосхищены»

Возвратимся к примеру из начала статьи — отношению к женщине. Выбор любовного партнера становится чем-то средним между покупкой костюма и поиска объекта для удачных инвестиций. Женщина рассматривается как некий предмет роскоши, повышающий социальный статус мужчины; в ней ищутся качества, признаваемые обществом, она оценивается с точки зрения её «успешности» (критерии которой также задаются капиталистическим рынком). То же самое происходит и в отношении мужского пола. В итоге взаимоотношения двух людей превращаются в некие торги, обмен «личных пакетов».

В статьях о счастливом браке его идеал описывается как идеал исправно функционирующей слаженности. Это описание не слишком отличается от идеи функционирующего служащего: он должен быть «разумно независим», готов к совместной работе, терпим и в то же время честолюбив и агрессивен… Весь набор этих видов отношений сводится к хорошо отлаженной связи двух людей, остающихся чужими друг другу на протяжении всей жизни, никогда не достигающих «глубинной связи», но любезных друг с другом и старающихся сделать друг для друга жизнь как можно приятнее.

Здесь работают те же правила, что и на рынке труда. Если прибыль приносит порнография, то художники, рисующие рафаэлевских Мадонн, оказываются «за бортом»: они попросту не нужны, у них не будет ни денег, ни славы, ни признания. Они становятся маргиналами, и даже не могут рассчитывать на дружбу или интерес противоположного пола.

Таким образом, даже самоутверждение человека в современном обществе базируется в основном на внешних, признаваемых рынком атрибутах: пиджак, часы, автомобиль, квартира или целый дом. Максимум «личностного», на который он может рассчитывать — это «коммуникабельность», «агрессивность» и «толерантность».

Как уже было сказано, в разряд «собственности» могут включаться жены и мужья. То же происходит и с малолетними детьми. Неудивительно, что в настоящее время растут настроения «чайлд-фри» — отказа от детей: они становятся экономически не выгодными, а заниматься самоутверждением женщина может уже и не через них.

Но оно же проявляется, например, в спорах. Позиция, мнение — тоже воспринимаются как собственность, составляющая твой «статус». Люди не ищут истины, они пытаются отстоять свою точку зрения и утвердиться за счет противоположной стороны. Лишиться правоты своего мнения — значило бы потерять часть своей собственности.

На тех же основаниях можно относиться даже к Богу. Человек обращается к нему только как к волшебному помощнику, перекладывает на него решение возникающих в жизни проблем. Когда же такая необходимость отпадает — он, как маленький ребенок, забывает про отца и снова увлекается игрой. Неудивительно поэтому, что жизнь оказывается четко отделена от любых религиозных ценностей. Человек гонится за материальными благами и успехом, вера нужна ему только как психологический прием, призывающий удачу и позволяющий лучше справляться с трудностями конкурентной борьбы.

Аналогичные процессы происходят с любым знанием, всякой книгой: можно даже прочитать всю русскую классику, но если мы рассматриваем ее как объект для обладания, как атрибут, подчёркивающий наш статус — она ничего нам не даст. Мы останемся глухи к ее идеям и призывам, не поймем ее содержания. В нашей памяти останется текст, но не его смысл.

Конечно же, это не может не сказаться напрямую и в политической жизни. На современных демократических выборах мы голосуем не за программу действий и даже не за реального человека, а за фотогеничную внешность, поставленную дикцию и количество денег, вложенных в предвыборную кампанию. Формальный статус, место во власти начинает значить для нас больше, чем реальная компетентность, ум, решительность.

Естественно, что подобный тип жизни — очень ненадежен. Стоит отнять у человека его вещи, его внешние атрибуты — и он останется гол и наг. Его самооценка слишком зависит от веяний рынка. Как царь Мидас, превращая все окружающее в бездушные вещи, человек оказывается абсолютно одинок. Он теряет и свою личность, и ощущение близости с окружающими людьми.

Стены между людьми

Нельзя недооценивать одиночество. Если нестабильность своего мира человек еще может пережить, то отсутствие любви для него нестерпимо. История знает множество форм преодоления разрыва между людьми, к которым так или иначе прибегают и поныне — к сожалению, форм не самых эффективных.

Первое — это состояние транса, которое издревле достигалось с помощью оргий и применения специальных «веществ». При нем вешний мир исчезает, а вместе с ним уходит и чувство отдельности от него. Если в состояние транса входит сразу группа людей, то сюда добавляет переживание некоего слияния с группой. В современном мире это можно видеть в компаниях, собирающихся «выпить пива»: алкоголь развязывает язык, ослабляет барьеры между людьми — и создает кратковременное ощущение близости, откровенности. То же самое практиковали хиппи, входя в более тяжелый — наркотический — транс.

В давние времена эти состояния усиливались прямым физическим — половым — контактом. На этом в наше время строится «влюбленность». Молодой человек и девушка знакомятся, может быть — высказывают друг другу какие-то свои переживания, «спят» вместе. Они чувствуют, что барьер между ними рушится — и думают, что это любовь. Однако первоначальное чувство новизны проходит, а ее место не занимают более глубокие отношения. Пара расходится и начинает искать новых контактов, желая повторения этого первоначального чувства близости.

Но человеку не обязательно прибегать к каким-то «особым состояниям», чтобы победить одиночество. Самым популярным средством почувствовать единство с другими людьми является конформизм, «стадное чувство», когда человек стремится быть таким, как все. Он приспосабливается к группе, ее привычкам, обычаям, практикам и верованиям.

При этом у человека обычно даже остается некое ощущение свободы. Ему кажется, что он следует своим собственным идеям, склонностям, размышлениям. Просто так каждый раз получается, что они совпадают со стандартными для окружающего общества. Более того, согласие окружающих служит даже подтверждением «правильности», «истинности» его идей. Ощущение индивидуальности же сохраняется за счет незначительных отличий: узоров на кофточке, значков, «креативных» вывесок на двери офиса…

Конформизм уже достигает пугающих степеней:

«Человек становится, как говорят, «от девяти до пяти», частью армии рабочих или бюрократической армии клерков и управляющих. У него мало инициативы, его задачи предписаны организацией данной работы, и существует мало различия даже между теми, кто на верху лестницы, и теми, кто внизу. Все они выполняют задачи, предписанные структурой организации, с предписанной скоростью и в предписанной манере. Даже их чувства предписаны: бодрость, терпимость, надежность, чувство собственного достоинства и способность без трений вступать в контакт с другими людьми. Развлечения тоже сходным образом заданы, хотя и не так жестко. Книги выбираются книжными клубами, фильмы и зрелища — хозяевами театров и кинотеатров, которые оплачивают рекламу. Отдых тоже унифицирован: в воскресенье автомобильная прогулка, сбор у телевизора, партия в карты, дружеская вечеринка»

Он же вызывает к жизни особое понятие о «равенстве». Под ним начинают понимать «тождество», а не «единство». Личности и связанные с ними различия уничтожаются, начинают стираться даже половые особенности. Женщина становится равной потому, что больше не отличается от мужчины. Так уничтожается все притяжение, возникающее при встрече разных людей, стремящихся постигнуть эти «различия» друг в друге.

Тем более «обидно», что конформизм не дает полной свободы от ощущения одиночества. Человеку приходится прибегать к «вспомогательным» средствам, — самое популярное из которых Фромм называет «садомазохизмом». Конечно, имеется ввиду нечто более фундаментальное, чем веревки и плети.

Мазохизм — это попытка избежать изоляции и одиночества через превращение себя в часть другого человека. Ему передается руководство, принятие решений, риски, защита. Сила и уверенность «господина» при этом преувеличивается, возводится в абсолют. Садизм — другая сторона «симбиотического единства». Здесь человек избегает единства, включая в себя другого человека. Он как бы вбирает в себя силы того, кто отдал себя в подчинение.

В обоих случаях человеком движет желание буквально заполнить душевную пустоту. На практике один и тот же индивид может легко переходить от мазохизма к садизму — конкретная форма не так принципиальна, она целиком зависит от обстоятельств.

Иметь или быть?

Что же предлагает Фромм как альтернативу наличному положению дел? Ответ — одновременно и банален, и сложен: перейти к такому способу жизни и такой системе оценок, когда человек определяется не тем, что он имеется, а своими человеческими качествами, умениями, способностями. Нужно сделать ставку не на рост мира вещей, а на внутреннее развитие человека: его ума, чуткости, вкуса, нравственности.

Фромм, конечно, опирается на теорию отчуждения Карла Маркса. Коммунистический философ утверждает, что капитализм отнимает у человека собственно человечность. Главным же в ней является даже не умение воспринимать искусство, культуру и не глубина «внутреннего мира». А самостоятельность (она же — свобода воли) и способность творить.

Препятствием для этого служит капиталистическое общество, подчиняющее всех не потребности развития человека, а требованиям экономической системы. Принцип «человек человеку волк», не дающий людям объединить усилия и работать на благо друг друга. Иллюзия, что счастье приносит потребление и обладание, а не раскрытие творческих способностей и созидание на пользу общества.

Фромм утверждает, что человек должен быть активным. Но не просто в смысле совершение каких-то реальных действий — они могут быть следствием принуждения со стороны экономической системы или чувства одиночества. Быть активным — значит следовать своим склонностям, принимать на себя ответственность, идти на риск, не боятся выступить против большинства. Это значит использовать не внешние инструменты, а присущие тебе самому силы (конечно, в первую очередь — творческие).

Однако по-настоящему человек раскрывается только тогда, когда он перестает брать и начинает давать. Опять же, «давать» — не значит отрывать от себя часть своего имущества. Фромм говорит о «продуктивной установке». Человек передает другому то, что в нем живо — свою радость, интерес, понимание, знание, юмор. Он применяет свои силы, чтобы творить, создавать новое на благо окружающих. Поскольку речь идет не об имуществе, а о внутренних силах — то от акта «передачи» они не уменьшаются, а наоборот — увеличиваются, усиливаются, крепнут. Как мускулы при здоровом напряжении.

Это — не лишение, не равноценный обмен. Это — постоянное творчество, обогащающее и дающего, и берущего, доставляющее им радость и истинное счастье. Так и истинная любовь — не тратится, а порождает новую любовь в других людях.

Любовь, как и вообще продуктивная жизненная позиция, предполагает заботу — то есть заинтересованность в жизни и развитии другого человека. Она требует ответственности и за всех ближних, и за самого себя — не в смысле вынужденных обязательств, а как добровольную готовность решать и брать риск за принятое решение. Забота предполагает также уважение: другой человек должен развиваться не так, как хотим мы, не в соответствии с нашими интересами. А в согласии с его уникальной индивидуальностью, его желаниями и решениями.

Конечно, всё это требует знания. Чтобы любить другого человека его нужно познать, раскрыть его внутренний мир, его склонности, его переживания. Здесь важно преодолеть собственные иллюзии. Часто бывает, что мы хотим использовать человека, изменить его «под себя», под свои нужды. Это — путь к садизму, а не к любви, и он — тупиковый.

Понятно, что любовь у Фромма оказывается не эмоцией, не ощущением, отношением к определенному человеку, а установкой, ориентацией характера. Или же — «искусством», применимым одновременно и к братьям, и к детям, и к любовнику, и к Богу, и к самому себе. Психолог заявляет даже, что «если человек любит только какого-то одного человека и безразличен к остальным ближним, его любовь это не любовь, а симбиотическая зависимость или преувеличенный эгоизм».

Вера в человека

Рисуя картины светлого будущего, Фромм упирается в главный вопрос: а кто сказал, что человек — это хорошо, что в нем заложены какие-то стремления к созиданию, творчеству, любви. А не желание уничтожать и доминировать?

Фромм пишет большое опирающееся на последние открытия науки исследование, посвященное истокам деструктивности в природе человека. Он приходит к выводам, что, с одной стороны, удовольствие от разрушения и подавления отсутствует у зверей и даже у примитивных народов: ими движет голая необходимость, стремление выжить. Оказывается, что даже на опасность живые существа реагируют скорее страхом и бегством, чем агрессией. Только с развитием культуры и усложнением психики человек получает «способность» находить удовлетворение в разрушении и подавлении. Иными словами, Фромм утверждает, что это — не врожденное стремление, а эффект неправильного устройства общества.

С другой стороны, и в природе можно найти немало примеров кооперации, самопожертвования, принесения материальных интересов в жертву стремлению к поиску, к новизне. Не лишним здесь будет вспомнить, что сам Чарльз Дарвин пришел к выводу, что природа в своем развитии приходит не к конкуренции, а к взаимопомощи. И те общества, в которых любовь и кооперация более развита — побеждают в итоге те, где царствует конкуренция и эгоизм.

Тем не менее, Фромм соглашается, что выбор между гуманизмом и жизнью по праву сильного — это вопрос веры. Наука не может бесспорно доказать, что человек по природе своей склонен к доброте, а все зло в нем — это нечто наносное, порожденное несовершенством общественного устройства. Более того: мир, который мы имеем, — не совершенен. Люди в нем злы, слепы, готовы на невероятные подлости. И есть все основания считать, что эта ситуация быстро не переменится.

В конечном счете, нужно именно верить в развитие, в способность каждого человека стать лучше, в силу любви, добра и равенства. А такая вера — вещь не бесплатная:

«Чтобы верить, нужна отвага, способность идти на риск, готовность принять даже муки и разочарование. Кто дорожит безопасностью и спокойствием, как первостепенными условиями жизни, тот не может верить»

Фромм, конечно, напоминает, что вера в человека (она же — гуманизм) — имеет и рациональные основания:

«Мы имеем веру в возможности других людей, в свои возможности и в человечество потому, и только в той степени, насколько мы сами испытали рост наших собственных возможностей, действенность этого роста в самих себе, могущество нашей собственной силы разума и любви. Основа рациональной веры — созидательность; жить своей верой это значит жить созидательно. Из этого следует, что вера в силу (в смысле господства) и использование силы являются оборотной стороной веры. Вера в существующую силу тождественна неверию в развитие еще не успевших реализоваться возможностей»

Путь любви к ближнему своему — тяжел. Он не терпит лени, бездействия, сна, слепоты. Путь этот требует от каждого самому обрести те качества, которые он хочет видеть в других. Он требует героизма и самопожертвования. Но, как говорит Фромм, не стоит воспринимать его как каторгу. Творчество и любовь изгоняют из жизни смертную скуку, преодоление трудностей дарует радость, ощущение единения с ближними — счастье. В конце концов, кто не рискует — тот не пьет шампанского

 

Источник