В юности я работал продавцом, но недолго. Кажется, потому, что я любил говорить: «Слушайте, вам совершенно не идет этот костюм».
Кажется, мое настоящее имя Осмонд.
Я был странным ребенком. Сначала я хотел стать Брюсом Ли, а потом — Даниэлем Буном (американский первопоселенец. — Esquire).
В юности я работал продавцом, но недолго. Кажется, потому, что я любил говорить: «Слушайте, вам совершенно не идет этот костюм».
Моя жизнь такая, какая есть, благодаря Тиму. Тут и говорить-то не о чем.
Тим Бертон — самый закрытый человек, которого я встречал. Когда мы снимали «Чарли и шоколадную фабрику», вдруг мне говорят, что меня просит к телефону Хелена (Бонэм Картер, возлюбленная Бертона. — Esquire). Я ее спрашиваю: «Все в порядке? Билли в порядке?» Их сын Билли был тогда совсем еще малявкой. «Да, все в порядке, — говорит. — Тим хочет, чтобы ты стал крестным Билли». «Слушай, — говорю, — я был с ним минуту назад». И это — Тим. Что может быть сложнее, чем сказать: «Я хочу, чтобы ты стал крестным моего сына». В общем, я вернулся на площадку и сказал Тиму, какая это для меня честь. А он: «Ага, да, конечно, давай работать».
Тим может просить меня о чем угодно. Если ему будет нужно, чтобы в следующем фильме я занялся сексом с трубкозубом (африканское млекопитающее, схожее с муравьедом. — Esquire), я с радостью сделаю это.
Я стараюсь всегда оставаться в перманентном состоянии замешательства. Мне нравится то выражение, которое оно оставляет на лице.
По-моему, все кругом психи.
Видите эту морковку? Сейчас я возьму ее в рот — так, будто это сигаретный мундштук. Теперь я Рауль Дюк (герой «Страха и отвращения в Лас-Вегасе». — Esquire). Я так много времени провел с Хантером Томпсоном, что, как вижу что-то, напоминающее мундштук, Рауль из меня так и прет. Это так естественно и так странно. Даже говорить об этом как-то неловко.
В каждом фильме бывает момент, когда ты понимаешь: вот он, этот момент.
Деньги не купят тебе счастья, но они купят тебе яхту, на которой ты отправишься на его поиски.
Все становятся религиозными, когда садятся в самолет.
Мое определение свободы — простота и анонимность. Когда-нибудь я отвоюю их себе снова. Когда буду старым и все от меня наконец устанут.
Когда ребенку исполняется год, ты вдруг осознаешь, что он превращается в настоящую миниатюрную пьянь. Он спотыкается и падает. Он плачет и смеется. Он ссытся. И он блюет.
Дети становятся очень забавны, когда добираются до основополагающих вещей. Помню, дочь села передо мной и говорит: «Пап, мне надо задать тебе вопросы». А ей четыре, понимаете. «У меня их три. Первый: боится ли Бог собак?» Пришлось задуматься. «Нет, — говорю. — Не боится». А она: «Хорошо. А он застал динозавров?» — «Думаю, застал». И тогда она говорит: «А у него есть горничная?» Но я не знаю, как ответить на этот вопрос.
Если вы подловите меня на фразе «я серьезный актер», умоляю: отшлепайте меня как следует.
Не устал ли я быть Джонни Деппом? Вот на этом давайте и закончим.