Актёр и музыкант Пётр Мамонов постоянно задает себе один и тот же вопрос: зачем? Зачем я живу?..
…Я в Церкви состою уже более двадцати лет. И за всё это время у меня было 3-4 минуты — настоящего подлинного общения с Богом. С создателем этого мира, создателем меня и всего того, что есть на этой земле. Но это были такие секунды, за которые я бы отдал всё. У меня после долгих лет и слёз, и молитв, и паданий, и восстаний, и снова паданий, и вновь восстаний появилась драгоценная вещь — опыт веры… Когда я обращался к Богу, просил его о чём-то.
Узнавал я его, как это бывает чаще всего, в скорбях. Очень мало кто из людей пришёл в Церковь из любви к Отцу Небесному. В основном мы стоим в храмах со своими скорбями. Вот так нас к себе Господь и приводит. И он хочет спасти нас всех. Что значит спасти? Это значит принять к себе в вечность — в вечное, беспрестанное, ежесекундное общение с ним. Если мы за эту нашу жизнь постараемся научиться этому — узнать живого Бога, то там за гробом мы будем знать, что нам делать.
Вопрос второй: зачем мы живём? Если нет веры, нет Бога, нет вечности, то эта жизнь бессмысленна. Жить ради детей? Это же смешно!..
Я увидел снимок французского фотографа, который в 1984-м году во времена жуткого голода в Африке снимал, как отец нёс на руках больного сына. Сначала они ехали месяц на верблюде без еды и с минимальным количеством воды. Потом верблюд сдох, и отец ещё месяц нёс сына на руках. Затем мальчик умер у него на руках.
Я вспоминаю это фото: отец стоит с мёртвым телом на руках и смотрит на нас. Вот тогда всё моё нутро перевернулось. Я увидел в который раз, как же недостойно я живу. Это наша вина, что Бог попускает такие страдания. Потому что мы все — единый организм. И всё то, что происходит в нашей жизни — взрывы в метро, голод в Африке и взгляд этого отца — всё это следствие нашей жуткой жизни.
Я стал вспоминать, что же я делал в 1984-м году, когда был сделан этот снимок. Я всей своей жизнью служил греху, а значит служил дьяволу, который это всё устраивает — и этот голод, и эти взрывы, и каждый ужасный отвратительный момент нашей жизни. Если мир так ужасен, то это — и моя вина.
Вот кажется, что я — очень маленький участок этого единого организма и вместе с тем очень большой. Каждый человек может сделать очень много, на самом деле. Как говорил Серафим Саровский, спаси себя, и вокруг тебя тысячи спасутся.
И каждый раз я спрашиваю себя: что же делать, чтобы эту жизнь прожить не зря? Менять себя — это единственный самый главный и самый важный наш труд. И, может быть, и этот голод, и смерть этого мальчика были Богом попущены, чтобы я лишний раз упал на колени и поплакал над собственной жизнью.
Ни с чем не надо воевать. Воевать надо только с самим собой. И самое сильное оружие, которое противостоит злу этого мира — это наши добрые дела. Не борьба с плохим… Когда мы начинаем с плохим бороться, мы попадаем в этот круг и вращаемся в этом зле.
Только утверждением доброго мы можем по-настоящему увеличить количество добра в этом мире. И оно будет противостоять злу. И вот я приучаю себя каждый день спрашивать: сделал ли я сегодня что-то такое, от чего кому-то стало хорошо? Пусть даже это будет что-то самое маленькое. Посуду помыл без напоминаний.
И Господь увидит мои стремления и начнёт мне помогать, если я стараюсь исполнять его заповеди.
Как жалко времени, (его уже мало осталось), растраченного на раздражение, осуждение, обиды, споры, утверждение своего. Я ужасаюсь: сколько же времени я истратил на всё это, сколько драгоценных дней.
А вы представляете, как здорово с любовью принимать людей такими, какие они есть. А не такими, какими ты хотел бы их видеть. Стоит начать этому учиться, и видишь, какой свет находится на стороне наших усилий. Сколько там удивительного всепобеждающего золотого света. В этих наших стремлениях друг к другу. Как бы это объяснить нашим детям? Да собой.
Мои мама и папа до глубокой старости любили друг друга. И мне никто ничего не объяснял, не читал нотаций. Я жил в этом свете. Никто — ни Толстой, ни Бунин, ни Чехов, ни Достоевский — не объяснил бы мне так, как это сделали мои родители. И лучшего учебника быть не могло.