Россия — это страна, где не носят национальной одежды. Тельняшку — можно, френч — тоже. А косоворотка загнана в глухое подполье. Это особенно рельефно смотрится на фоне Украины, где вышиванка давно перешагнула границы «фольклорной одежды» и прочно прописалась в бытовом гардеробе.
Дизайнеры вплетают элементы орнамента в футболки и платья, а сама национальная рубашка перестала быть маркером принадлежности к этническому сообществу. Напротив — переросла в маркер гражданственности. А косоворотка этого пути не повторила. Наоборот, она маргинализировалась: ее ношение — удел узкой группы условных ретроградов, людей, ориентированных на «посконное» и «домотканое».
Ее не надевают на государственные праздники или народные гуляния. Она так и осталась в культурном гетто, и перспектив выбраться оттуда у нее немного. И это закономерно. Потому что современная Россия как империя сформировалась раньше, чем на этой территории успело появиться национальное государство. Начиная с позднего Московского царства, государственный аппарат исходил из категории «сверх-идей».
Поначалу господствовала идея «Катехона»: государства как преграды на пути второго пришествия. Соответственно, государственный аппарат должен был объединять православных и заниматься миссионерством. Впрочем, в XVII-XVIII веке на таком же религиозно-конфессиональном базисе строились почти все империи того времени.
Затем Московское царство разрослось до Российской империи, православного идеократического государства. Базис стал чуть более рациональным, но имперской сути не утратил. Позже ему на смену пришла империя советская, отталкивавшаяся от идеи распространения социализма по всему миру. СССР подкармливал «дружественные режимы» повсюду — от американского континента до африканского.
И даже девяностые годы и распад Союза не смогли обнулить имперскую доминанту в России. Страна ужалась и оказалась в ситуации, когда она меньше, чем империя, но больше, чем национальное государство. Сытые нулевые и нефтедоллары подарили идею о возможном реванше. Он начался с провозглашения патриархом Кириллом концепции «русского мира». Затем концепцию дополнили светские власти, объявившие о создании Евразийского союза.
А особенность любой империи заключается как раз в том, что она противоречит идее национального государства. Это взаимоисключающие понятия — просто потому, что империя должна находить общие смыслы для самых разных конфессиональных и этнических групп. Империя должна находить для своих подданных ответы на вопросы о том, почему дагестанец и бурят должны жить в одной государственной системе, и что их объединяет настолько, чтобы они с этим были готовы соглашаться.
Все разговоры о «духовных скрепах» именно оттуда — из попытки поженить коня и трепетную лань. Из намерения собрать на одной чаше весов достаточно аргументов, чтобы центростремительность победила центробежность. Создать ситуацию, в которой смысл разнонационального и разноконфессионального государства был бы оправдан.
Собственно, отсюда — и все поиски новой имперской идеи, все разговоры о «суверенной демократии», «евразийской сверхдержаве» и прочих геополитических конструкциях. Но империя рождает не только новояз. Она рождает еще и эстетическое. В рамках имперского подхода есть две ключевые фазы: расширение и оборона. Гарантами обоих является армия.
И потому роль «гражданского повседневного» — нередко выполняют армейские атрибуты: та же тельняшка на российских улицах во время массовых праздников воспринимается как нечто, соотвествующее моменту. Атрибуты армейские подменяют национальные, а сама косоворотка служит отсылкой к доимперскому и внеимперскому. К той логике существования, с которой заочно спорят последние три с лишним века российской истории.
Косоворотка осталась маргинальной, потому что Россия, в которой она была бы возможна, так и не появилась. Потому что она рушит концепт «от моря до моря». Потому что отсылает к национальной России. Той самой, границы которой четко не очерчены, но которые явно меньше существующих ныне.
Маргинальна, потому что весь культурный багаж, созданный в России за последние столетия, имеет имперский базис и не может служить опорой и фундаментом для национальной русской рубашки. Другое дело, что никто не знает, где в нынешней имперской России начинается и заканчивается Россия национальная.
В этом, кстати, проблема русских националистов. Любой коллективный Егор Просвирнин раз за разом безуспешно пытается свести национальные числительные к имперскому знаменателю. В крайнем случае они готовы рассуждать об отделении «инокультурного Кавказа». Но в остальном их рецепт сводится все к той же формуле: «Объявим всех русскими, а кто не согласится — накажем».
В том и состоит особенность современной России: это страна, у которой нет своего национального проекта. В которой он не артикулирован, не обдуман и не существует. Даже самые жесткие турбулентности могут привести лишь к тому, что на месте одной Российской Федерации появятся несколько русских проектов, конкурирующих друг с другом за право считаться «настоящей Россией».
Но и тогда конкуренция будет идти за все то же имперское наследство, в рамках которого тельняшка всегда будет побеждать косоворотку. А пока этого не произошло, Россия будет пытаться победить еще и вышиванку.