Сегодня в медийном поле на повестку общественного обсуждения часто выносится проблема государственной идеологии. Многие эксперты откровенно сожалеют об утрате столь важного элемента общественной интеграции и ратуют за его восстановление в каком-то обновленном виде, что предполагает разработку подходящей для сегодняшних реалий общественной концепции, которую власть, естественно, видит в привлекательном объединительном формате, легко внедряемом в массы. Попытки реанимации государственной пропаганды сложно не заметить. Общественное мнение активно прощупывается через систему различных ток шоу и соцопросов.
В самом деле, включая телевизор, возникает ощущение, что с другой стороны экрана человека настойчиво пытаются в чем-то убедить. Но в чем? Не погружаясь в детали, возникает образ коммунальной квартиры, в которой найдется место для всех здоровых сил (несмотря на их разношерстность). Правда, остов этой конструкции, построенный из имеющегося подручного материала (звезд, орлов, советского гимна, крестов, полумесяцев и долларовых купюр), напоминает какое-то сколоченное наспех временное сооружение. Возникает вопрос, а применим ли, вообще, термин «идеология» к этому явно проходному политтехнологическому гибриду, задача которого просто примирить общество в текущем переходном состоянии?
И здесь хотелось бы обратить внимание на созвучие понятий «идеология», и «идеал». Их объединяет какой-то глубинный чистый смысл, не допускающий компромиссов с грязью окружающего бытия, что возвращает в мир идей Платона, в котором эти четкие абстрактные сущности, очерченные в крайних категорических формах, прекрасно себя чувствуют, мало пересекаясь с размытыми реалиями физического мира. Эти умозрительные модели представляют собой логические конструкции, которые, по сути, всегда утопичны и неспособны полностью материализоваться, натыкаясь на инертность и косность природы реального мира.
С этой точки зрения, неправильно называть идеологией подход, когда что-то, например, делать нельзя, но если очень хочется (и никто не видит), то немножко можно, главное – знать меру. Идеал и золотая середина – вещи несовместимые. Первый всегда опирается на абсолюты, не допуская серых красок, и деградирует там, где начинаются двойные стандарты. Если, например, принцип порядка признается главной общественной ценностью, то уже ничто не может ограничивать меры его поддержания, вплоть до применения насилия, которое зачастую является единственным способом обуздать анархию, когда другие доводы уже не воспринимаются. И наоборот, если общество ставит во главу угла гуманистические ценности и незыблемые права личности, в принципе исключающие насилие, то вопрос порядка уходит на второй план. В этом случае приходится довольствоваться уровнем сознательности населения.
И все это лишь легкая иллюстрация глубинной проблематики, с которой столкнулось общество, взяв на вооружение модную в XX веке концепцию деидеологизации. Но в итоге выяснилось, что государство – не просто административно-иерархическая система, а что-то более сложное, обладающее какой-то ментальной сущностью, тесно связанной с народными чаяниями. Поэтому наблюдаемые сегодня попытки выдумать и искусственно насадить какую-то гибридную систему ценностей являются мерой вынужденной, призванной хоть как-то скрепить расползающийся общественный организм.
Чтобы понять ментальную сущность народа, нужно проникнуть в святая святых общественной системы, можно сказать, ее душу, тонкие струны которой особенно отчетливо различимы в пантеоне любимых праздников, отмечаемых с особым размахом. Не секрет, что исключительным почетом пользуется Новый год с обязательными атрибутами – брызгами шампанского и красной икрой на бутербродах, что, безусловно, олицетворяет буржуазные ценности и стремление к материальному процветанию. Любим народом также Международный женский день (8 Марта), который своим феминистическим форматом, вероятно, символизирует торжество левой идеологии. 9 Мая несет важную сакрально-героическую (практически религиозную) смысловую нагрузку, являясь символом национального единения.
При этом чисто церковные праздники широкой популярностью не пользуются и справляются очень скромно в основном незначительным верующим меньшинством, за исключением, может быть, Рождества и Пасхи, которые все-таки заняли свое скромное место где-то в конце пантеона. Но в целом общество остается подавляюще светским. Роль церкви в жизни среднестатистического человека сводится к какому-то скромному минимуму, вероятно, необходимому для поддержания здорового психологического баланса, позволяющего философски воспринимать противоречивость окружающей реальности, помогая сглаживать острые углы и избегать внутренних конфликтов. И те редкие добродетельные прозрения, которые имеют крайне нерегулярный характер и связаны, как правило, с жизненными неурядицами, всерьез можно даже не рассматривать.
Циничный материализм – вот, что сегодня является объединяющим стержнем народа – от городской бедноты, до небожителей, обеспечивая полную социальную взаимозаменяемость. Вчерашний олигарх, недавно требовавший экономических свобод и либерализации законов, оказавшись в нужде, уже взывает к социальной справедливости и помощи государства. Здесь нет никакого идеологического противостояния. Есть просто разные социальные роли, в зависимости от уровня достатка. Не секрет, что самые активные борцы за права трудящихся, чуть улыбнется удача на политическом поприще, тут же переезжают в шикарные особняки, обзаводятся прислугой и приобретают бизнес. И трудно даже себе представить обратное. Но, по-хорошему, идейный коммунист должен отказаться от буржуйских подачек и делить все «прелести» шумного душного производственного цеха со своим электоратом. Или как понять предпринимателя, который, разорившись, жалуется на слабую поддержку государства? Он, что, не знал, что свободный рынок построен на законах конкуренции и предполагает риски банкротства?
О каком же тогда гражданском противостоянии, которое будто бы раздирает общество еще с 1917 г., постоянно говорят политологи? Ведь, если переход из одного «противоборствующего» лагеря в другой так прост, то нет никакого идеологического разлома. Нельзя же считать пропастью щель, через которую каждый может легко перешагнуть. Современное общество потребления – самый настоящий красно-белый синтез, существование которого почему-то совсем неочевидно для политического истеблишмента. Вероятно, такая слепота – результат аберрации, когда на близком расстоянии очевидные вещи становятся неразличимы.
И в этом смысле, нет никакой надобности в создании какой-то новой спасительной концепции гражданского примирения, так как она уже, по факту, существует, в виде наложения буржуазной морали на советскую ценностную платформу, и демонстрирует свою полную несостоятельность. Но как возникла эта гремучая смесь – переплетение двух изначально непримиримых подходов – левой мечты о всеобщем рае на земле и правого сурового естественного отбора?
Нужно признать, что по воспоминаниям современников в предреволюционный период пропаганда социалистов-эсеров в крестьянской среде имела определенные успехи, так как проводилась в очень ограниченном виде, подменяя постулаты раннехристианского учения. Конечно, идея социального равенства с людьми более высокого статуса всегда очень привлекательна. Но, вероятно, дальнейшее более широкое осмысление (применительно ко всем многочисленным иждивенцам) вызывало серьезные сомнения у крепкого крестьянина, так как ограничивало его абсолютную власть – важнейшее условие выживания в экстремальном климате. Законы природы суровы и неумолимы. Если домочадцы и батраки перестанут слушаться главу семейства, то хозяйство быстро придет в упадок и по миру пойдут все.
Может быть, поэтому привлекательная левая пропаганда в консервативной глубинке в итоге успеха не возымела. Но как тогда смогла оказаться у власти далеко не самая популярная партия большевиков, не имея ни поддержки, ни ресурсов? Ведь ленинская политическая повестка проводилась исключительно в интересах пролетариата – узкой социальной прослойки, которая на тот момент составляла незначительное меньшинство.
Да, произошедший большевистский переворот, на первый взгляд, может показаться очень маловероятным событием, что в принципе, вписывается в теорию кризисов, когда в результате бифуркации система способна трансформироваться в самые неожиданные формы, появление которых, правда, можно оценить вполне конкретными значениями вероятности. Но так ли уж необъяснимо случившееся?
Ведь если вспомнить, что происходит с системой в кризисных состояниях, то все встает на свои места. Разрыв прежних структурных связей запускает процесс внутренней конкуренции, в котором наибольшие шансы на успех имеет самая высокоорганизованная группа, в смысле эффективности совместных действий (достижения желаемого результата с наименьшими потерями). Никакая другая партия к моменту февральских событий не была такой сплоченной, как большевики. И это, безусловно, заслуга Ленина, который методично и бескомпромиссно отсеивал нелояльных, случайных, ненадежных и недостаточно фанатичных соратников, несмотря на то, что такая жесткая сегрегация, честно говоря, несколько выходит за рамки левой идеи, за победу которой он так рьяно боролся.
Результат не заставил себя долго ждать, так как сработала коллективная синергия, выраженная мощным идеологическим порывом, когда житейские заботы уступают место великим целям. И это характерно для любой новой системы ценностей, которая всегда рождается в своих крайних утопичных формах, а все последующие вынужденные компромиссы, по сути, являются этапами ее деградации. И в этом смысле, даже несмотря на неоднозначность исторических последствий, следует признать, что руководством большевиков в лице Ленина был продемонстрирован уникальный пример победы отвлеченных абсолютов над объективной реальностью в лице конкретных сил, обладавших на тот момент всей полнотой власти, контролем финансовых потоков и определенной поддержкой населения.
У Ленина же не было ничего, кроме кучки фанатиков. Их победа, конечно, не была предопределена. Но сами того не зная, они имели очень высокие шансы, определяемые в периоды трансформационных разломов, не количественными параметрами, а уровнем общей синергии. История сыграла злую шутку с русской элитой, которая собственно и провела в жизнь идею свержения самодержавия, выбив из фундамента старой системы последний кирпич, но оказалась не готова к экстремальному сценарию и не смогла сорганизоваться, чтобы использовать свой шанс.
Но бесславно упущенные административные возможности и проигранная Гражданская война, конечно, не означали гибель самой либеральной идеи, которая после массового исхода дворянства продолжала покорять сердца мещан и прорастать в крепнувшем буржуазном сознании зажиточного крестьянства. В то же время социалистическая доктрина в своей изначальной утопической чистоте не могла предложить обществу ничего, кроме аморального сумбура и бессмысленного хаоса, отталкивая добропорядочное население.
Равенство в понимании панибратства и анархии, утрата моральных основ, легализация права на грабеж и разрушения института семьи не могли привлекать здоровые силы. Отказ от духовного начала вскрыл и выпустил наружу страшные человеческие пороки, бесконечно ослабляя систему. Буржуазный порядок на этом фоне, безусловно, выглядел более привлекательным. По крайне мере, понятны правила игры – всем правят деньги. Таким образом, в результате страшных потрясений достичь национального единства так и не удалось. Социальное противостояние приобрело формат красно-белого разлома, который стал реальной идеологической пропастью, что подтверждается колоссальными жертвами времен Гражданской войны.
Борьба двух социальных конструкций протекала с переменным успехом. НЭП явился тем временно примиряющим, но никого всерьез не утраивающим компромиссом, который дал Советам время переформатироваться и выйти с новой концепцией красного героя, воплотившей в сублимированном виде идеи русского космизма, предложенные еще родоначальником этого философского направления Н.Ф. Федоровым, тоже, кстати, рассматривавшим Россию в качестве плацдарма для создания всемирного счастья. Сигнал оказался настолько сильным и востребованным, что поднял целый пласт ярких деятельных пассионариев, соскучившихся по серьезному делу.
Более того, принцип всеобщего братства был переосмыслен и реализован в более узком понимании равенства возможностей, направляя работу социальных лифтов в поток энергии великих свершений. Но инерция этого безудержного потока деревенской простоты своей бешеной массой в итоге захлестнула все созидательное пространство, растворив его, выхолостив научную школу и уничтожив дореволюционное зерно уникальной русской мысли. А вместе с тем деградировал и героический пафос, который собственно и зиждился на эксплуатации идеи нового человека, наделенного сверхразумом и величием духа.
Все выродилось в гротескные формы – смесь бюрократического формализма и обывательского потребительства, лишившись всякого смысла и духовного стержня, постепенно скатываясь все дальше в яму всеобщего бессилия. Левая идея, как раковая опухоль, поразила главный структурный архетип общественного устройства – институт семьи. Провокационное стимулирование феминизма и уничижение организующей роли мужчины подорвало семейные связи, не принеся счастья женщинам, но сильно ослабив репродуктивную способность народа.
На последние десятилетия советской эпохи приходится пик потребительского бума и взрыв теневой экономики, подпитывавшей рынок предметов буржуазной роскоши – от одежды, до бытовой техники. Цеховики орудовали по все стране, заваливая модным продуктовым ассортиментом. Сложившимся экономическим отношениям сложно подобрать подходящее определение. Единственное, что их уже можно однозначно считать смешанными.
Другими словами, к этому моменту красно-белый синтез – свершившийся факт, воплотивший худшие черты обеих доктрин. Конечно, общество в состоянии полного разброда и шатания долго находиться не могло. Планы по окончательной либерализации экономики блуждали в умах партийного руководства еще с 70-х годов. Так что, события 80-х и 90-х можно считать вынужденной мерой, следствием социальной деструкции, проявившейся в крайней экономической неустойчивости.
Нуждающаяся в элементарном порядке система резко качнулась вправо, пытаясь опереться на либерально-рыночную модель. По сути, этот сдвиг нельзя назвать ни революцией, ни тем более трансформацией, так как сущностные основы не были затронуты. Сохранилась символика, менталитет, подходы, ценности, принципы. Изменились только формы собственности, чего явно недостаточно для каких-то кардинальных выводов о состоянии системы. И здесь основной бенефициар – элита, которая из партийной номенклатуры превратилась в олигархическую верхушку, поделив государственные ресурсы. Но по сути, это все тот же красно-белый синтез, неразрывное переплетение двух изначально непримиримых социальных конструкций.
Получается, что обществу на своем историческом пути как-то удалось преодолеть кровавые противоречия Гражданской войны. Но как это стало возможным? Не мог же такой глубокий конфликт рассосаться сам по себе? Конечно, нет. Всех уровняла и примирила страшная Великая Отечественная война, когда, видимо, и запустилась последняя трансформация, которая прошла относительно незаметно для внешнего наблюдателя (даже вождь не поменялся), так как не затронула витринные фасады, но полностью перетряхнула внутреннее устройство. На рубеже 1941 года ослабленная внутренними социальными противоречиями страна оказалась вновь перед лицом смертельной опасности. Интересно, что триггером, запустившим очередную бифуркацию, похоже, опять явилась критическая масса жертв того же порядка, что и в I Мировую, но только на более коротком временном промежутке (в первые месяцы войны).
Получилось, что для тех, кто не переметнулся на сторону врага, противоречия снялись сами собой. Под невероятным внешним давлением произошел сплав двух непримиримых социальных парадигм – красно-белый синтез, породивший новое социальное явление – фронтовое братство – неформальную сетевую структуру, чем-то напоминающую рыцарский орден, вобравшую лучшее от обеих доктрин – равенство духа и одержимость в борьбе. Этот мощный жизнеутверждающий порыв огромного количества людей позволил совершить невозможное. Со стороны все это казалось чудом. Разрушенная страна на глазах поднималась из пепла, демонстрируя все более невероятные достижения.
Советский прорыв был таким, что не мог оставить равнодушными миллионы людей по всему миру, заражая энтузиазмом, способствуя распространению советского влияния и усилению левой идеологии, которая, оседая и упрощаясь, постепенно и закономерно скатывалась от героической патетики до банальной уравниловки. Но если в силу определенной инертности советский обыватель дальше потребительской «халявы» разложиться просто не успел, то западное общество заглотило ядовитую пилюлю сполна, доведя левую идею до абсурда, когда заложниками оказались базовые системообразующие ценности.
Да, ирония истории заключается в том, что время сыграло злую шутку с западным обществом, изначально породившим разрушительный вирус коммунизма, который удивительным образом закрепился на совершенно неблагодатной почве, переварился, мутировал и вернулся им в таком убойном виде, который кроме, как социальной эпидемией назвать сложно. Вопрос феноменологической интерпретации этого экспорта хаоса, с точки зрения случайности, закономерности или даже преднамеренности, конечно, остается открытым, но факт остается фактом, что западный либерализм, долгое время впитывавший наработки советской системы, давно вырвался вперед, размахивая уже не красными флагами, а радужными баннерами ЛГБТ движения.
Похоже, что любая система ценностей рано или поздно деградирует. Но здесь есть и свои особенности. Рождаясь, идея представляет собой чистую утопию, совершенно не применимую к реальным условиям, но при этом способную заряжать человека бешеной жаждой изменений. Преодоление сопротивления общественной инерции сопряжено с адаптацией к существующим реалиям. То старое, что не удается вытравить из консервативного народного сознания, в конце концов, встраивается в новую парадигму. Смешение разнородных идеологем неизбежно приводит к утрате первоначальных смыслов и последующей деградации социальной конструкции.
Но, похоже, что это разложение протекает с разной скоростью в зависимости от того, что заложено в идеологический фундамент. Деструктивные процессы протекают тем быстрее, чем ниже ценностный приоритет принципов порядка, что характерно для разного рода гуманистических учений. Как говорится, вода камень точит. Хаос постепенно охватывает коллективное сознание, блокирует источники здравомыслия, дезорганизует общественную активность, перемалывая базовые структурирующие архетипы – несущие конструкции социальной системы, тем самым приближая катастрофу. Крах Советского Союза – яркое тому подтверждение, что ни в коем случае не ставит под сомнение перспективность самой идеи плановой экономики, огульно обвиненной во всех грехах. Объективности ради стоит отказаться от этого навязанного стереотипа и в новом ключе посмотреть на проблему качества ценностной парадигмы, а также ее роли в исторических процессах.
Ведь нельзя сказать, что большевистский переворот был неизбежен. Если бы в момент кризиса вблизи от точки сборки не оказалось шайки хорошо организованных фанатиков, то страна могла бы пойти совсем по другому пути. Здоровые силы и социальная энергия наверняка бы нашли другой, более жизнеутверждающий способ самореализации, власть бы избежала периода тотального невежества, а народ – колоссальных жертв. И, возможно, уже в XX веке сбылся бы знаменитый прогноз Менделеева о полумиллиардной численности населения.
Поэтому сегодня, когда будущее снова покрывается тревожным туманом, в наших руках, по крайней мере, ограничить спектр возможных исторических сценариев, отказавшись от явно нежелательных. Остается лелеять надежду, что общество все-таки сумело выработать защитный иммунитет, который позволит в критический момент отказаться от заманчивой «человеколюбивой» прелести.
Источник